восторгом Вася.
-- Ты, брат, слишком увлекаешься. Человека раз-другой видел -- и уж замечательный человек.
-- Тебе разве Прокофьев не нравится? -- удивился Вася.
-- Я не к тому. Я вообще! -- заметил Николай, чувствуя почему-то досаду на то, что Вася так восторженно относится к Прокофьеву. -- Так Леночка, ты говоришь, обо мне спрашивала?
-- Да, спрашивала, -- прошептал Вася. -- Ты зайдешь к ней?
-- Зайду как-нибудь.
-- Хороший она человек, и Лаврентьев хороший. И как он ее любит, если б ты знал, Коля! -- проговорил Вася и вдруг покраснел.
-- К чему ты говоришь об этом?
-- Так, к слову!.. -- шепнул Вася и снова заходил по комнате.
"Как все принимает близко к сердцу, бедняга! Того и гляди сделает какую-нибудь непоправимую глупость! -- раздумывал Николай, оставшись один. -- И ничем не убедишь его".
В тот же вечер, после чая, отец говорил Николаю о Васе с большим сокрушением. Его удивляла его болезненная мечтательность, и он не знал, как быть с юношей.
-- Ты видел, как расстроило его известие о продаже имущества крестьян?
-- Да. Бедняга сам не свой. Действительно, возмутительная история.
-- Кто спорит -- история гнусная, но что поделаешь?.. Мало ли скверного в жизни! Нельзя же на этом основании приходить в отчаяние. Он утром пришел ко мне таким страдальцем, что я испугался сперва, а дело-то все оказалось самое обыкновенное у нас. Вообще Вася меня беспокоит. Совсем странный мальчик. У него какая-то беспощадная логика, чуткость, доходящая до болезненности. Отчасти я виноват в этом! -- с грустью проговорил старик.
-- Ты? Ты-то чем виноват?
-- Мало наблюдал за ним, когда он был ребенком. У него и тогда был особенный характер, а теперь он развился в уродливом направлении. Это -- несчастная натура. Для него мысль и дело неразлучны, и он может дойти до нелепостей. Ты бы подействовал на него.
-- Едва ли.
-- И то. Он кроток, мягок, но независим! -- вздохнул старик. -- Пристал ко мне, чтобы я помог... И без того меня, старика, беспокойным считают. Я стал убеждать Васю, и он ушел от меня грустный, сосредоточенный. Да, странные теперь времена!.. Ребята и те страдают. Прежде мы в семнадцать лет не страдали. И бог еще знает что лучше!.. Что, как Вася?.. Успокоился?
-- Кажется.
-- У него склад какой-то странный, -- продолжал старик. -- Все его мучат вопросы неразрешимые. Одно утешает меня, что с годами он поймет тщету мечты о всеобщем благоденствии и станет трезвее смотреть на вещи. Мечтать всю жизнь -- невозможно.
Старик долго еще говорил на эту тему и долго еще думал о Васе, ворочаясь на постели.
Он жалел сына и в то же время с ужасом думал, что из него может выйти человек, способный разбить кумиры, которым он, старик, всю жизнь поклонялся и свято чтил... Этого старик перенести не мог.
"Утопистов", как он называл всех сомневающихся современной цивилизации, он считал варварами и безумцами.
-- Никогда толпа, как бы ни была она сыта, не может дать миру то, что дали ему высшие умы. При господстве толпы, при культе скромного довольства разве возможно могущество и проявления гения? Дух исчезнет, и вместо господства духа будет царить накормленная посредственность. Это невозможно, ужасно, бессмысленно!
Так нередко говорил в задушевной беседе, потрясая своим могучим кулаком и
