на Присухина. Действительно, в нем было что-то такое, вполне оправдывавшее название "иисусистого".
-- А кто этот черноволосый господин, что молча сидит? -- спросил, в свою очередь, Николай.
-- Новый управляющий на заводе.
-- Имя его?
-- Прокофьев.
"Я ошибся! -- мелькнуло в голове Николая. -- А удивительное сходство!"
-- Вероятно, студент?
-- Не знаю. Знаю только, что мама им очень довольна. Он вас интересует?
-- Очень. Характерное лицо.
-- Да, что-то есть. Только дичится нас. Мы его оставляем в покое... Что же мы, впрочем, -- Алексей Алексеевич рассыпает перлы, а мы одни не подбираем их!
-- Не одни, -- тихо промолвил Николай, окидывая глазами общество. -- Посмотрите на Прокофьева.
-- С этого не спросится.
-- Отчего?.. Он недостаточно известен?
-- Не то. Он уж у нас такой. Где ему? Однако внимание! Вам тоже полезнее внимать умным речам, чем слушать вздор глупой женщины. Ведь правда? -- обронила она чуть слышно, взглядывая на Николая улыбающимся, загадочным, быстрым взором...
Не дожидаясь ответа, Нина Сергеевна повернула голову, слегка вытягивая лебединую свою шею, и стала слушать. Николай взглянул на нее и удивился, как она быстро умела менять выражения. Теперь глаза ее уж не смеялись и были устремлены прямо в лицо Алексея Алексеевича. Взгляд Присухина скользнул по молодой женщине. Николаю показалось, что он засиял довольной улыбкой.
А речь Алексея Алексеевича текла тихо и плавно, словно журчание ручья. Что-то ласкающее слух, успокоивающее нервы было в мягком, нежном, приятном голосе. Он говорил, по временам закрывая глаза, говорил замечательно хорошо, с манерой недюжинного оратора. Все сидели как очарованные, вперив взгляды в Алексея Алексеевича, боясь проронить одно слово, один звук, точно слушая диковинную райскую птицу. Надежда Петровна замерла от удовольствия, улыбаясь счастливой улыбкой, изредка посматривая вокруг, словно бы спрашивая: "Каково?" Все в столовой будто замерло. Даже лакей, влетевший было с блюдом, остановился сзади Надежды Петровны, выжидая паузы, когда можно будет обносить разноцветное мороженое, возвышавшееся среди блюда красивым обелиском.
Николай стал слушать.
-- Невозможно, неестественно, говорю я, -- продолжал между тем Алексей Алексеевич, -- идти против истории. Для людей, не чуждых ей, эти явления объясняются просто и натурально, так же натурально, как просто и натурально объясняются физические законы. Негодуйте, сердитесь, волнуйтесь, а факты остаются фактами; народ, масса не только в бедном нашем отечестве, но даже в более цивилизованных странах похожа на стадо баранов, бессмысленное, стихийное стадо, не имеющее ни за собой, ни перед собой ничего. Не от него ждать спасения, не он скажет слово -- он никогда ничего не говорил, -- а только от людей цивилизации, людей науки, от высших организаций. И вот почему мне так прискорбно, что у нас вдруг заговорили о народе, появились какие-то народники в литературе, в обществе, среди молодежи. Убогого дикаря они хотят нам представить светочем истины. Это вредное и прискорбное заблуждение, невежественный сентиментализм. История двигалась не народом -- он одинаково терпел и Ивана Грозного и Робеспьера , -- а высшими личностями. Сила в интеллигенции, а не в народе. Мы одни действительно являемся нередко страдальцами, а не народ. Стоит посмотреть
