-- нетерпеливо спросил Маркушка...
Молодая женщина ничего не ответила и только указала, как пройти в палаты.
Через пять минут Бугай и Маркушка протолкались и осторожно вошли в третью палату.
ГЛАВА X
I
В палате тяжелораненых, заставленной тесными рядами коек, было невыносимо душно. В ней пахло удушливым, смрадным запахом гниющего тела, крови и пота.
В полусвете от нескольких оплывших сальных свечей и серебристых, бледных лунных полос, льющихся в раскрытые окна палаты, видны были мертвенные лица людей, лежавших на койках, покрытых соломой. Многие раненые не были прикрыты, и вместо ноги бросался в глаза какой-то толстый, обмотанный бинтами обрубок. Вместо рук -- те же обрубки в бинтах. Повсюду люди в перевязках.
Можно было бы подумать, что здесь лежат мертвецы, если бы в разных концах палаты не раздавались стоны и тихие голоса, полные просящей тоски:
-- Пить!.. Ради Христа, пить!
-- Помоги, сестрица. Родимая, помоги!
-- Подойди, милосердная...
-- Скорей бы пришла смерть... Возьми меня, господи!
Кто-то, казалось, в бреду, звал свою матроску. Кто-то возбужденно говорил о подбитом орудии у "француза". Кто-то упорно повторял все одни и те же слова уже коснеющим языком:
-- Врешь, бомба, не убила! Врешь, подлая, не убила!
Еще минута, другая, и на слове "врешь" голос затихал навеки.
Пожилая сестра милосердия бесшумно ходила между койками, останавливаясь у зовущих, и подавала пить, утешая ласковым словом, гладила воспаленные головы, засматривала в бледные лица и, казалось, ласкала их своими большими, вдумчивыми и необыкновенно добрыми глазами. Два фельдшера разносили питье, поправляли повязки и по временам приказывали служителям выносить из палаты только что переставшего жить. На очистившуюся койку сейчас же вносили другого тяжко раненного, только что ампутированного в операционной зале, где безустанно работали морские врачи.
Маркушка был потрясен от того, что увидал.
И он забился в угол у дверей. Он весь съежился и вздрагивал. В расширенных зрачках его темных глаз стояло выражение ужаса, тоски и жалости.
Застыл в угрюмом молчании и Бугай при виде этих непереносных страданий людей, ожидающих смерти.
"Уж лучше бы наповал убивало людей!" -- подумал старик, невольно протестуя своим добрым сердцем.
И, повернувши окаменевшее лицо к Маркушке, погладил своей шершавой рукой понуренную, всклокоченную голову мальчика -- круглого сироту, как не сомневался уже больше старый яличник.
Эта неожиданная ласка вызвала на глаза Маркушки крупные тихие слезы. Но он с решительной торопливостью вытер их своей грязной рукой и голосом, полным сдержанного рыдания, проговорил:
-- Найдем тятьку, дяденька! Быть может, еще мучается. Пусть не один помрет! И вина выпьет.
И чуть слышно прибавил:
-- Мичман напрасно обнадежил насчет тятьки, ежели две ноги оторвало!
-- Много, братец ты мой, пропадает народа на войне. Надо умирать, ежели смерть придет. Всем будет крышка... Господин фершал! -- вдруг остановил Бугай вошедшего в двери уставшего фельдшера.
-- Что тебе?..
