появившийся в его уме.
Молодой мичман, чему-то улыбающийся, быть может луне, звездам и радости жизни, спрыгнул с орудия и, подбегая к нежданным гостям, ласково спросил:
-- Да вы, братцы, кого ищете?
-- Комендора Игната Ткаченко, ваше благородие...
-- Мой тятька, ваше благородие! А мамка на днях умерла! -- почему-то счел нужным прибавить Маркушка, словно бы инстинктивно желая отдалить ужас ответа.
И мичман это понял. И веселая улыбка внезапно сбежала с его пригожего, жизнерадостного лица.
-- Твой отец жив, голубчик... Сегодня днем осколком ранило... Кажется, в ноги... Именно в ноги... Он в морском госпитале. Там поправят... Непременно поправят! -- возбужденно и искренне говорил мичман.
Добрый, бесхитростный и необыкновенно простой в отношениях к людям всяких положений, этот жизнерадостный и всегда веселый мичман пользовался общей симпатией и начальства, и товарищей, и матросов, и севастопольских дам, и севастопольских торговок.
Недаром же почти все офицеры звали его "Володенькой", матросы -- "Ласковым" и "Счастливым", дамы -- "Милым мичманом", торговки -- "Голубком", а сам Павел Степанович на днях на бастионе сказал ему: "Лихой вы мичман-с!"
Впечатлительный мичман в эти минуты старался уверить и себя -- и главное ради мальчика -- и его в том, что Ткаченко, унесенный с бастиона без ног, оторванных осколками бомбы, -- будет жив.
Чем более жалел он Маркушку с его испуганными темными глазами, тем более и сам верил, что мальчик не останется круглой сиротой.
И мичман еще возбужденнее и увереннее сказал:
-- И не таких раненых починяют. А твой отец крепкий, здоровый матрос. Его легче поправить... Поверь, голубчик...
-- То-то и есть, Маркушка! -- поддакнул Бугай, поверивший словам мичмана. -- Валим в госпиталь, Маркушка. Пустят, ваше благородие?
-- Отчего не пустить? Скажи там: "Сынишка, мол, раненого на четвертом бастионе". Пустят. А то вот записку дам... знакомому доктору...
Мичман подал Бугаю клочок бумаги. Потом подал Маркушке рубль и велел купить бутылку белого вина в лавке Соферо.
-- Знаешь?
-- Знаю.
-- Отнеси вино отцу. Рюмку выпить полезно. Верно, доктор позволит. С богом, братцы... Кланяйся отцу, Маркушка.
-- Как назвать вас, ваше благородие?
-- Скажи, от "Счастливого мичмана".
-- Счастливо оставаться, ваше благородие! -- промолвил Бугай.
Маркушка поблагодарил.
Они пошли в город.
Мичман вскочил на орудие. Он то посматривал в подзорную трубу на чернеющиеся французские батареи, то снова любовался звездным небом и подпевал.
Среди безмолвия ночи над городом и степью, насыщенными кровью, мягкий, необыкновенно чарующий баритон мичмана звучал не скорбью, а прелестью и счастьем жизни.
Словно бы ее неудержимая, стихийная мощная сила, полная веры в себя, отгоняла и мысль о возможности умереть.
Счастливый мичман, казалось, и не подумал, что завтра, рано утром, смерть снова налетит, как ураган, на бастион за людьми, осыпая их бомбами, гранатами и ядрами.
И пел себе да пел романс за романсом.
II
Бугай и Маркушка
