Ткаченко к умирающей жене.
"Умирающей" назвал добрый, жизнерадостный мичман для большей убедительности.
Он отдал записку унтер-офицеру на катере и велел немедленно передать старшему офицеру.
-- Есть, ваше благородие.
А Маркушке мичман сказал:
-- Твое дело сделано, Маркушка. Отца спустят на берег... Я прошу за него...
Маркушка благодарил.
-- Доктор был у матери?
-- То-то не был, ваше благородие.
-- Дурак! Мне бы сказал. Иди за мной!
И, торопливо поднимаясь по лестнице, мичман кричал:
-- Доктор! Иван Иваныч! Подождите!
Рыжеватый доктор остановился.
-- Ну что вам, пылкий мичман?
-- Не откажите, голубчик, посмотреть мать этого чертенка. Жена нашего молодца фор-марсового Ткаченки. Очень больна. Не встает с постели.
-- Дюже исхудала! -- вставил Маркушка.
Доктор спросил у Маркушки адрес и обещал быть скоро в матросской слободке.
-- Так беги домой, Маркушка... И твой тятька и доктор придут... Обрадуй мать...
-- И дай вам бог за вашу доброту, Михаил Михайлыч. Сколько вгодно буду носить вам письма.
-- Скоро, Маркушка, не придется... А вот тебе гривенник... Купи себе чего хочешь.
Маркушка заложил монету для верности за щеку и пустился во весь дух домой.
Скоро, едва переводя дух, он вошел в комнату, положил на табуретку около кровати виноград и несколько груш и радостно произнес:
-- И тятька придет... И дохтур будет... И дяденька-яличник сказал, что ты скоро оправишься -- только вылежись, мамка! Дяденька понимает, не то что какие вороны...
Озноб у чахоточной прошел. Ей было лучше. Вести Маркушки значительно подбодряли матроску.
И, любуясь своим смышленым сыном, она с радостным восхищением проговорила:
-- И какой же ты умный, Маркушка! И как ты все это обработал. Рассказывай... И откуда виноград?.. Откуда дули?.. Ишь побаловал мамку... Ешь сам, я немного...
-- Не стибрил ли твой Маркушка у татар?.. Он у тебя, матроска, шельмоватый! -- промолвила, тихо посмеиваясь, Даниловна.
-- Вот и клеплешь, Даниловна... Ах, ядовитая ты какая!.. Это ты напрасно бога гневишь... Вовсе не хорошо... Мой Маркушка не таковский!.. -- говорила, волнуясь и раздражаясь, больная.
-- Брось, мамка... Пусть она брешет... Побрешет и уйдет! -- презрительно кинул Маркушка.
И, не обращая ни малейшего внимания на старую боцманшу, достал из кармана штанов пару тарани и булку и сказал матери:
-- Я, мамка, вот и тарани себе купил и булку для тебя... Попьешь с чаем... Знакомый мичман Михайла Михайлыч подарил гривенник... Страсть добрый... Встрелся на Графской... Он и исхлопотал, чтобы тятьку пустили к нам... Он и доктора испросил... Одним словом...
И, возбужденный, видимо торопясь рассказать матери все, что видел и слышал в это чудное сентябрьское утро, воскликнул:
-- А что, мамка, в Севастополе!.. Француза-то допустили на берег в Евпатории...
-- Допустили? -- протянула чахоточная.
-- То-то допустили... И Менщик со всеми солдатами там... прогонять... Сказывают, француз жидкий народ... Прогонит обманом, если их много... И на улицах
