всегда почтителен к своей барыне... Тогда и мне не придется наказывать тебя...
Чижик не ронял ни слова.
-- Понял, что я тебе говорю? -- возвысила голос барыня, недовольная этим молчанием и угрюмым видом денщика.
-- Понял!
-- Так что ж ты молчишь?.. Надо отвечать, когда с тобой говорят.
-- Слушаю-с! -- автоматически отвечал Чижик.
-- Ну, ступай к молодому барину... Можете идти в сад...
Чижик вышел, а молодая женщина вернулась в спальную, возмущенная бесчувственностью этого грубого матроса. Решительно Василий Михайлович не понимает людей. Расхваливал этого денщика, как какое-то сокровище, а он и пьет, и грубит, и не чувствует никакого раскаяния.
-- Ах, что за грубый народ эти матросы! -- произнесла вслух молодая женщина.
После завтрака она собралась в гости. Перед тем как уходить, она приказала Анютке позвать молодого барина.
Анютка побежала в сад.
В глубине густого, запущенного сада, под тенью раскидистой липы сидели рядом на траве Чижик и Шурка. Чижик мастерил бумажный змей и о чем-то тихо рассказывал. Шурка внимательно слушал.
-- Пожалуйте к маменьке, барчук! -- проговорила Анютка, подбегая к ним, вся раскрасневшаяся.
-- Зачем? -- недовольно спросил Шурка, который чувствовал себя так хорошо с Чижиком, рассказывавшим ему необыкновенно интересные вещи.
-- А не знаю. Маменька собралась со двора. Должно быть, хотят с вами проститься...
Шурка неохотно поднялся.
-- Что, мама сердится? -- спросил он Анютку.
-- Нет, барчук... Отошли...
-- А ты торопись, ежели маменька требует... Да смотри не бунтуй, Лександра Васильич, с маменькой-то. Мало ли что у матери с сыном выйдет, а все надо почитать родительницу, -- ласково напутствовал Шурку Чижик, оставляя работу и закуривая трубочку.
Шурка вошел в спальню боязливо, имея обиженный вид, и смущенно остановился в нескольких шагах от матери.
В нарядном шелковом платье и белой шляпке, красивая, цветущая и благоухающая, Марья Ивановна подошла к Шурке и, ласково потрепав его по щеке, проговорила с улыбкой:.
-- Ну, Шурка, довольно дуться... Помиримся... Проси у мамы прощенья за то, что ты назвал ее гадкой и злой... Целуй руку...
Шурка поцеловал эту белую пухлую руку в кольцах, и слезы подступили к его горлу.
Действительно, он виноват: он назвал маму злой и гадкой. А Чижик недаром говорит, что грешно быть дурным сыном.
И Шурка, преувеличивая свою вину под влиянием охватившего его чувства, взволнованно и порывисто проговорил:
-- Прости, мама!
Этот искренний тон, эти слезы, дрожавшие на глазах мальчика, тронули сердце матери. Она, в свою очередь, почувствовала себя виноватой за то, что так жестоко наказала своего первенца. Пред ней представилось его страдальческое личико, полное ужаса, в ее ушах слышались его жалобные крики, и жалость самки к детенышу охватила женщину. Ей хотелось горячо приласкать мальчика.
Но она торопилась ехать с визитами, и ей было жаль нового парадного платья, и потому она ограничилась лишь тем, что, нагнувшись, поцеловала Шурку в лоб и сказала:
-- Забудем, что было. Ты ведь
