кости, отнес их собаке, и, вернувшись, присел на кухне, и неожиданно проговорил:
-- А ты, братец мой, лучше живи по-хорошему... Право... И не напущай ты на себя форцу... Все помрем, а на том свете форцу, любезный ты мой, не спросят.
-- Это вы в каких, например, смыслах?
-- А во всяких... И к Анютке не приставай... Силком девку не привадишь, а она, сам видишь, от тебя бегает... За другой лучше гоняйся... Грешно забиждать девку-то... И так она забижена! -- продолжал Чижик ласковым тоном. -- И всем нам без свары жить можно... Я тебе без всякого сердца говорю...
-- Уж не вам ли Анютка приглянулась, что вы так заступаетесь?.. -- насмешливо проговорил повар.
-- Глупый!.. Я в отцы ей гожусь, а не то чтобы какие подлости думать.
Однако Чижик не продолжал разговора в этом направлении и несколько смутился.
А Иван между тем говорил вкрадчивым тенорком:
-- Я, Федос Никитич, и сам ничего лучшего не желаю, как жить, значит, в полном с вами согласии... Вы сами мною пренебрегаете...
-- А ты форц-то свой брось... Вспомни, что ты матросского звания человек, и никто тобой пренебрегать не будет... Так-то, брат... А то, в денщиках околачиваясь, ты и вовсе совесть забыл... Барыне кляузничаешь... Разве это хорошо?.. Ой, нехорошо это... Неправильно...
В эту минуту раздался звонок. Иван бросился отворять двери. Пошел и Федос встречать Шурку.
Марья Ивановна пристально оглядела Федоса и произнесла:
-- Ты пьян!..
Шурка, хотевший было подбежать к Чижику, был резко одернут за руку.
-- Не подходи к нему... Он пьян!
-- Никак нет, барыня... Я вовсе не пьян... Почему вы полагаете, что я пьян?.. Я, как следует, в своем виде и все могу справлять... И Лександру Васильича уложу спать и сказку расскажу... А что выпил я маленько... это точно... У боцмана Нилыча... В самую плепорцию... по совести.
-- Ступай вон! -- крикнула Марья Ивановна. -- Завтра я с тобой поговорю.
-- Мама... мама... Пусть меня Чижик уложит!
-- Я сама тебя уложу! А пьяный не может укладывать.
Шурка залился слезами.
-- Молчи, гадкий мальчишка! -- крикнула на него мать... -- А ты, пьяница, чего стоишь? Ступай сейчас же на кухню и ложись спать.
-- Эх, барыня, барыня! -- проговорил с выражением не то упрека, не то сожаления Чижик и вышел из комнаты.
Шурка не переставал реветь. Иван торжествующе улыбался.
XII
На следующее утро Чижик, вставший, по обыкновению, в шесть часов, находился в мрачном настроении. Обещание Лузгиной "поговорить" с ним сегодня, по соображениям Федоса, не предвещало ничего хорошего. Он давно видел, что барыня терпеть его не может, зря придираясь к нему, и с тревогой в сердце догадывался, какой это будет "разговор". Догадывался и становился мрачнее, сознавая в то же время полную свою беспомощность и зависимость от "белобрысой", которая почему-то стала его начальством и может сделать с ним все, что ей угодно.
"Главная причина -- зла на меня, и нет в ей ума, чтобы понять человека!"
Так размышлял о Лузгиной старый матрос и в эту минуту не утешался сознанием, что она будет на том
