часам следующего утра Федос перебрался к Лузгиным со своими пожитками -- небольшим сундучком, тюфяком, подушкой в чистой наволочке розового ситца, недавно подаренной кумой-боцманшей, и балалайкой. Сложив все это в угол кухни, он снял с себя стесняющий его мундир и, облачившись в матросскую рубаху и надевши башмаки, явился к барыне, готовый вступить в свои новые обязанности няньки.
В свободно сидевшей на нем рубахе с широким отложным воротом, открывавшим крепкую, жилистую шею, и в просторных штанах Федос имел совсем другой -- непринужденный и даже не лишенный некоторой своеобразной приятности -- вид лихого, бывалого матроса, сумеющего найтись при всяких обстоятельствах. Все на нем сидело ловко и производило впечатление опрятности. И пахло от него, по мнению Шурки, как-то особенно приятно: смолой и махоркой.
Барыня, внимательно оглядевшая и Федоса и его костюм, нашла, что новый денщик ничего себе, не так уже безобразен и мужиковат, как казался вчера. И выражение лица не такое суровое.
Только его темные руки все еще смущали госпожу Лузгину, и она спросила, кидая брезгливый взгляд на руки матроса:
-- Ты в бане был?
-- Точно так, барыня. -- И, словно бы оправдываясь, прибавил: -- Сразу смолы не отмыть. Никак невозможно.
-- Ты все-таки чаще руки мой. Держи их чисто.
-- Слушаю-с.
Затем молодая женщина, опустив глаза на парусинные башмаки Федоса, заметила строгим тоном:
-- Смотри... Не вздумай еще босым показываться в комнатах. Здесь не палуба и не матросы...
-- Есть, барыня.
-- Ну, ступай напейся чаю... Вот тебе кусок сахара.
-- Покорно благодарю! -- отвечал матрос, осторожно принимая кусок, чтобы не коснуться своими пальцами белых пальцев барыни.
-- Да долго не сиди на кухне. Приходи к Александру Васильевичу.
-- Приходи поскорей, Чижик! -- попросил и Шурка.
-- Живо обернусь, Лександра Васильич!
С первого же дня Федос вступил с Шуркой в самые приятельские отношения.
Первым делом Шурка повел Федоса в детскую и стал показывать свои многочисленные игрушки. Некоторые из них возбудили удивление в матросе, и он рассматривал их с любопытством, чем доставил мальчику большое удовольствие. Сломанную мельницу и испорченный пароход Федос обещал починить -- будут действовать.
-- Ну? -- недоверчиво спросил Шурка. -- Ты разве сумеешь?
-- То-то попробую.
-- Ты и сказки умеешь, Чижик?
-- И сказки умею.
-- И будешь мне рассказывать?
-- Отчего ж не рассказать? По времени можно и сказку.
-- А я тебя, Чижик, за то любить буду...
Вместо ответа матрос ласково погладил голову мальчика шершавой рукой, улыбаясь при этом необыкновенно мягко и ясно своими глазами из-под нависших бровей.
Такая фамильярность не только не была неприятна Шурке, который слышал от матери, что не следует допускать какой-нибудь короткости с прислугой, но, напротив, еще более расположила его к Федосу.
И он проговорил, понижая голос:
-- И знаешь что, Чижик?
-- Что, барчук?..
-- Я никогда не стану на тебя жаловаться маме...
-- Зачем жаловаться?.. Небось, я не забижу
