-- Это как пить. Первым делом. Однако до настоящего боя не доведет! -- заметил не без сожаления Гайка.
-- Почему?
-- Добер он слишком к своей бабе. Обожает!
"Вихрь" простоял в Гельсингфорсе неделю и неожиданно получил от адмирала приказание идти за почтой в Кронштадт.
Все обрадовались.
Только Григорий, казалось, не только не обрадовался, а, напротив, как будто сделался еще угрюмее и угнетеннее.
-- Что с тобой, Кислицын? -- спросил капитан, останавливаясь у штурвала, у которого стоял Григорий и правил рулем, направляя "Вихрь" к Кронштадту. -- Ты здоров?
-- Точно так, вашескородие!
-- А мне показалось, что ты нездоров? Такой мрачный стоишь, вместо того чтобы радоваться, что завтра увидишь свою Аграфену. Небось рад? -- говорил капитан, знавший, какие примерные супруги были Кислицыны.
-- Точно так, вашескородие! -- отвечал Григорий. Но лицо его не выразило ни малейшей радости.
Капитан пристально взглянул на своего любимца рулевого и поднялся наверх.
На другой день, после полудня, открылся Толбухин маяк. Ветер чуть засвежел, и "Вихрь" ходко приближался к Кронштадту.
Григорий, стоя у руля, с каким-то страхом ожидал прихода на рейд и съезда на берег.
XVI
-- Груня, а Груня... ты дома?
Ответа не было.
И Ивановна, удивленная, что Груня не откликается, прошла за полог.
Распростертая на полу, матроска молилась перед образами, у которых горели свечи.
-- Груня! -- окликнула громче старуха.
Та поднялась бледная, совсем исхудавшая за последние дни, с большими, ввалившимися, кроткими и потухшими глазами. Ее красивое лицо стало еще красивее и словно бы одухотвореннее и светилось выражением какого-то удовлетворенного тихого покоя.
Казалось, что Груню уж не тяготят никакие скорбные думы, не мучат никакие сомнения и она, примиренная, нашла выход из того мрака, которым окутана была ее душа.
-- И что это ты, Груня, все молишься да молишься? Кажется, давно уж замолила все грехи! -- ласково упрекнула Ивановна. -- Я окликала тебя, а ты и не слыхала... А двери-то отперты, того и гляди обкрадут... А я нарочно к тебе с рынка прибежала... Сейчас матросик с брандвахты был, сказывал, что "Вихрь" с моря в Кронштадт идет... Готовься мужа принимать... Вечор будет.
Груня вздрогнула.
-- Будет? -- переспросила она.
-- То-то будет... Готовь закуску какую да шти, что ли, свари, да чтобы чай с булками, одним словом, что следует, чтобы честь-честью принять мужа... Да есть ли у тебя деньги?.. А то возьми у меня...
-- Спасибо, Ивановна... Не надо мне денег...
-- Ну, а я опять к ларьку... Ужо раньше приду... Да смотри, Груня, помни, что я тебе говорила... Нишкни! А уж если ты так хочешь, я с мужем обо всем поговорю...
-- Спасибо, Ивановна, за ласку! -- дрогнувшим голосом промолвила Груня. -- Ты ему, милая, все, все скажи, а я говорить не буду... Скажи, какая я великая грешница, как я мучилась, как молилась, как жалела, что огорчила его, доброго, хорошего... Все скажи... Он, наверно, простит... Он поймет...
И с этими словами Груня крепко поцеловала
