но назойливых и смущавших его впечатлительную душу.
В такие минуты душевной приподнятости он спрашивал себя: отчего людская неправда царит на земле, когда господь так всемогущ? Зачем он, всевидящий и милосердный, попускает насилие и зло, корысть и несправедливости?
Но тихо рокочущий океан не давал ему ответа. Не разгоняли сомнений ни солнце, ни небо...
И он уходил спать неудовлетворенный, но с твердым намерением самому жить правильно.
Как-то шутя Григорий выучился сам читать и писать и любил особенно читать евангелие и разные духовные книги.
Когда старика отца стали одолевать ревматизмы, двадцатилетний Григорий без него ходил на Мурман и промышлял на своем суденышке, такой же смелый и хладнокровный, каким был и его отец. Возвращаясь осенью домой, он приносил всегда хорошую выручку за проданную рыбу, и старик отец особенно любил своего младшего сына.
Ему пошел двадцать четвертый год, и он еще не знал совсем женщин, сохраняя целомудрие, как однажды отец сказал ему, оставшись с ним наедине:
-- Пора тебе и жениться, Гришуха. Я уж тебе и невесту высмотрел... Знаешь Марью Коновалову из Засижья?
Григорий вдруг изменился в лице и проговорил:
-- Не неволь, батюшка. Нежелательна мне эта невеста.
-- По какой такой причине? -- спросил, нахмурившись, отец, привыкший к безусловному повиновению детей.
-- Нелюба она мне, -- почтительно, но твердо отвечал сын.
-- Как окрутишься -- полюбится. Девка молодая, чистая, ядреная... И из хорошего дому... Коноваловы, сам знаешь, первые мужики в Засижье.
-- Неповадна она мне... Не по сердцу! -- снова решительно заявил Григорий.
-- Уж не подыскал ли ты себе сам невесты? Так сказывай, коли что... Слава богу, давно в лета вошел...
И старик пытливо заглянул в лицо своего любимца.
Ни отец, ни мать, ни сестры, ни брат, да и никто на селе не догадывался о том, что Григорий, обыкновенно застенчивый и избегавший общества баб и девок, словно бы боявшийся их, был пленен пригожей и степенной Груней, одной из дочерей бедного вдового мужика-односельчанина. И восемнадцатилетняя Груня, на руках у которой было главным образом все домашнее хозяйство, за вечными заботами да хлопотами, кажется, тоже не замечала, как странно глядит на нее Григорий при встречах и как ищет их, не решаясь, однако, не только намекнуть ей о своей любви, но даже заговорить с ней. Охватила его страсть к Груне как-то внезапно, -- точно ожгло всего и осветило внутри, -- когда он вернулся поздней осенью с Мурмана и однажды встретил ее на улице.
Григорий признался отцу, что действительно наметил себе невесту, и прибавил:
-- Ежели она согласится и ежели будет ваше с матушкой родительское благословение, то я женюсь с охоткой, батюшка.
Он проговорил эти слова, по-видимому, спокойно, но чуть вздрагивающий голос и заалевшее лицо выдавали его волнение.
-- Ишь ведь скрытный какой! Никто и не приметил, как ты девку подыскал... Кто ж это твоя пава? Признавайся... Ежели девка хорошая, супротив твоего хотенья не пойду... Здешняя, что ли?
-- Здешняя... Аграфена Синицына.
-- Что ж, Аграфена девка правильная,
