Бежишь, бывало, по рее вроде быдто оголтелой собаки, как скомандуют паруса крепить или рифы брать Долго ли при такой оголтелости сорваться.
-- И срывались?
-- А то как же! Срывались и насмерть расшибались о палубу, а то в море падали... Каждое лето такие дела случались у Сбойникова. Он ведь, анафема, за каждый секунд промедления порол. Так небось каждый марсовой изо всей силы рвался, в бешенство, можно сказать, входил... Не о том думал, что упадет, а как бы ему шкуру не спустил Сбойников. Всякий, значит, его опасался. Он неисправки никогда не прощал. Что другое -- пьянство или какую шкоду на берегу простит, а неисправку по флотской части -- ни боже ни! По самой этой причине и старались.
-- Не все же такие были, как Сбойников.
-- Кто говорит... Этот был по жестокости первым во флоте, недаром ему и прозвище дали генерал-арестанта, -- но только, вашескобродие, на всех судах без порки да без бою не выучивали. Такое, значит, было положение до войны... Ну, а после, когда император узнал, как матросики Севастополь отстаивали, другое положение определил... Теперь, сказывают, на флоте такого боя нет... Правда это, вашескобродие?
-- Правда, Кириллыч, -- отвечал я.
-- То-то один унтерцер мне в Севастополе сказывал, что нет, и легче, мол, служить. И корабли пошли другого фасона... Без мачт, а то и есть мачты, так только для виду: ни рей на их, ни парусов... Так всё паром ходят. Небось матросу теперь и упасть-то неоткудова... Ходи себе по палубе... Но только, вашескобродие, неказисты эти нонешние корабли... Видел я их в Севастополе...
-- Не понравились?
-- Вовсе дрянь против прежних! -- промолвил Кириллыч тоном полнейшего презрения. -- Положим, теперь на их опаски меньше, а я так полагаю, что без опаски какой и матрос!.. Теперь он вроде солдата, значит... только так, зря матросом называется... А в старину мы настоящие матросы были... Бывало, бежишь по рее и вовсе забываешь, что упасть можешь. Таким родом и я чуть не убился, вашескобродие...
-- Как так?
-- Сорвался я в горячности с нока, да на лету уцепился как-то за шкаторину и повис... Чувствую, нет силы моей держаться... Еще секунд, и упаду на палубу... Вижу свою смерть... Но только спасибо этому самому генерал-арестанту -- не допустил.
-- Как не допустил? -- удивился я.
-- А голосом, вашескобродие.
-- Голосом? -- переспросил я, недоумевая.
-- То-то голосом. Увидал он меня в таком виде на шкаторине, да как крикнет, дьявол, со всей мочи с мостика: "Насмерть запорю, такой-сякой, ежели, говорит, упадешь. Держись!" И так я испугался этого крика, что зубами вцепился в шкаторину... держусь. А тем временем конец подали с реи... И меня подняли... Не подбодри он тогда меня страхом -- не жить! -- прибавил Кириллыч.
Кириллыч выдержал паузу и продолжал:
-- Как просвистал боцман "с марсов долой!" -- велел меня позвать. Прибежал. А он стоит на мостике, ноги расставил, сам сгорбимшись маленько, поглядел на меня своим пронзительным глазом и говорит: "Молодчина, Кириллов! Слушаешься своего командира, а то лежал бы ты, такой-сякой, с пробитой головой. Как это ты сорвался? По какой такой причине?"
