Николаевна.
-- Не люблю.
-- А вы, Виктор Сергеич?
-- Терпеть не могу! -- проговорил, весь вспыхивая, Скурагин.
Все невольно улыбнулись.
-- Зачем же вы живете здесь? Вы сами, верно, не петербуржец?
-- Я уроженец Курской губернии. А разве в других городах лучше жить? Здесь все-таки заниматься удобнее и публичная библиотека есть.
-- И вы, верно, много работаете?
-- Приходится! -- скромно вымолвил студент.
-- Вы на филологическом?
-- Я -- математик.
-- На первом курсе?
-- На третьем.
-- Простите... Я думала...
"И чего она пристает? И чего я сижу здесь?!" -- спросил себя Скурагин и решил тотчас же улизнуть, как встанут из-за стола. Ничего поучительного и интересного он не находил здесь, и красота обеих сестер не произвела на него ни малейшего впечатления. Он не знал сущности отношений Тины с Горским. Знал только, что Горский был в нее влюблен и что стрелялся из-за нее. Об этом ему сказал Горский, когда он прибежал из соседней комнаты на выстрел, но что именно побудило его желать смерти, о том артиллерист умолчал. Но зато сестра его не особенно дружелюбно говорила о молодой девушке, и Скурагин понял из слов Леонтьевой, что Козельская не любила ее брата, а только кокетничала, и Скурагин сам убедился в этом сегодня по тому равнодушию, с каким она приняла известие об ухудшении здоровья Бориса Александровича.
"Пустая барышня!" -- мысленно окрестил ее Скурагин и в то же время решил, что виновата не она, что она пустая, а виновата совокупность разных условий жизни, которые даже молодых людей делают пустыми и эгоистичными и не желающими искать правды.
-- Так Петербург вам не мил, Григорий Александрович? -- спросила Никодимцева в свою очередь и Инна Николаевна.
-- Не особенно, как город специально чиновничий...
-- И это говорит сам важный чиновник? -- подсмеялась младшая сестра.
-- Зато вы скоро избавитесь от немилого вам Петербурга, Григорий Александрович! -- проговорила Инна Николаевна с скрытым упреком в голосе.
-- Разве вы уезжаете? -- спросила Козельская.
-- Да... уезжаю.
-- И надолго?
-- Месяца на два-три...
-- За границу?.. Отдыхать?
-- О нет! Для этого я не избавился бы от Петербурга, как говорит Инна Николаевна, -- подчеркнул Никодимцев, словно бы желая показать несправедливость ее упрека, -- я еду в голодающие губернии.
-- На голод? -- со страхом и изумлением переспросила Антонина Сергеевна, почему-то уверенная, что на голод могут только ехать студенты и студентки, незначительные чиновники и вообще люди, не имеющие хорошего общественного положения.
-- Да.
-- Но послушайте, Григорий Александрович, что вам за охота ехать на голод?.. Вы могли бы принести не меньшую пользу и здесь к облегчению ужасов этого бедствия... Но ехать туда, чтобы заразиться тифом... Я читала в газетах, что многие заразились... Вы не имеете права, Григорий Александрович, рисковать своею жизнью...
По губам студента пробежала судорога. Кровь прихлынула к его бледным щекам.
-- А доктора и студенты, значит, имеют на это право? Их жизнь не так драгоценна? -- проговорил он вдруг среди всеобщего молчания.
Все смутились. И более всех смутилась Антонина Сергеевна.
-- Вы меня не так поняли, молодой человек... Конечно, жизнь драгоценна для всех...
-- Антонина Сергеевна, -- вмешался Никодимцев, -- предполагает, что мы в самом деле жрецы незаменимые и потеря одного из нас была бы лишением... Но жрецов много, Антонина Сергеевна, очень много. На место выбывшего явится другой. И Виктор Сергеевич вполне прав, находя, что рисковать
