вашим верным другом.
Инна Николаевна взглянула на Никодимцева долгим грустным взглядом.
-- Вы ослеплены мной, Григорий Александрович, -- промолвила она. -- И это меня тревожило... Вы не из тех людей, мнениями которых не дорожишь... Но я слишком самолюбива, чтобы оставлять вас в заблуждении... После письма оно пройдет... А поездка поможет вам основательно забыть меня.
Никодимцев не мог и представить себе в эту минуту, что могло бы заставить его забыть эту очаровательную женщину, искреннюю и правдивую, страдающую от сознания ошибки своего замужества. Уж самое это письмо -- что бы в нем ни было -- показывает честную натуру.
И он с восторженностью юноши ответил:
-- Это невозможно...
-- Все возможно.
Инна промолчала, опустив голову.
А Никодимцев благоговейно любовался ею и тоскливо подумал: "О, если бы он был моложе!"
Тогда, быть может, она отозвалась бы на его любовь и согласилась быть его женой... При одной этой мысли он внутренне затрепетал от счастья.
-- Зачем мы с вами раньше не встретились, Григорий Александрович? -- проговорила вдруг Инна Николаевна, словно бы отвечая на мысли Никодимцева.
Никодимцев густо покраснел.
-- Раньше?.. Разве и теперь, когда я стар и одинок, мне менее дорого ваше позволение быть вашим другом...
-- Вы не поняли меня. Тогда я была другая и стоила бы вашей дружбы... И... и, быть может, долгой, прочной дружбы, -- чуть слышно прибавила молодая женщина.
Никодимцев не верил своим ушам.
То, что он считал невозможным, о чем не осмеливался мечтать, теперь вдруг не казалось ему несбыточной мечтой. Слова Инны Николаевны были для него неожиданным откровением чего-то необыкновенно светлого и счастливого...
Но оно продолжалось несколько мгновений. Яркий свет блеснул во мраке ночи и погас.
Мнительный и самолюбивый, он тотчас же посмеялся над собой. Не может же она, в самом деле, дорожить его любовью и полюбить его? Ему сорок два; ей двадцать шесть, двадцать семь. Он некрасив, неинтересен; она -- прелестна.
И, принимая ее последние слова за кокетливую обмолвку, он сделал вид, что не понял их, и, стараясь скрыть волнующие его чувства, проговорил:
-- Предоставьте мне знать вас такою, какая вы есть, Инна Николаевна... И знайте, что я упорен в своих заблуждениях! -- прибавил он.
-- Вижу! -- с улыбкой проронила она. -- Ну, а теперь расскажите о себе... Как это вы ухитрились остаться таким... таким...
-- Каким?..
-- Таким не изгаженным, как большая часть мужчин... и не педантом-чиновником, как большая часть чиновников.
-- Быть может, от этого я и одинок, как видите, и история моей жизни -- история одного из очень обыкновенных людей, отличающихся от других лишь тем, что я мечтал когда-то о большом личном счастье и потому не получил никакого... Но в этом случае я предпочитаю лучше ничего, чем немного. Да и вообще мой формулярный список не богат приключениями сколько-нибудь интересными, по крайней мере для нечиновника... Хотите все-таки познакомиться с моим формуляром?
-- Еще бы!
-- В таком случае начинаю, обещая не злоупотреблять вашим вниманием...
-- Напротив, злоупотребляйте...
-- Так я начну с самых дорогих воспоминаний...
-- О первой своей любви?
-- Нет, Инна Николаевна... Самые дорогие мои воспоминания относятся к моему отцу и к моей матери... Это были чудные, добрые люди. До сих пор бывшие ученики одной из киевских гимназий с любовью и с глубоким уважением вспоминают о своем директоре. Да, Инна Николаевна, я имею большое и редкое счастье гордиться родителями и благоговейно чтить их память... Когда-нибудь,
