в белом чепчике и белом переднике, несла кому-то лекарство. Инна Николаевна обратилась к ней.
Оказалось, что раненый в другой палате.
-- Я вас сейчас проведу. Только дам больному лекарство.
Сестра говорила как-то особенно, не так, как говорили в том обществе, в котором вращались дочери Козельского, -- просто, спокойно и в то же время приветливо, без какой бы то ни было деланности и желания нравиться.
И это тотчас же было замечено Инной.
Через пять минут сестра вернулась из одной из палат, двери которых выходили в столовую, и сказала:
-- Пойдемте...
-- А как же... мы в шубах...
-- Ничего... Там снимете... Он лежит в палате рядом.
-- Скажите, сестра... Он опасен? -- спросила Тина.
-- Не знаю... Нет, кажется... Его утром привезли к нам. Следовало бы в военный госпиталь, но у нас случилась свободная комната, его и принял Николай Яковлевич, старший доктор.
Когда они проходили через столовую, среди тишины вдруг раздались стоны.
Инна вздрогнула и участила шаги.
Дежурная сестра соседней палаты, высокая молодая брюнетка, манеры которой и некоторое щегольство форменного платья обличали женщину из общества, отнеслась к посетительницам с тою же сдержанно-спокойной приветливостью, как и сестра в первой палате. Но только, как показалось Инне Николаевне, она с большим любопытством оглядела быстрым взглядом своих больших темных и замечательно красивых глаз как самих посетительниц, так и их платья, когда они сняли в прихожей шубы.
В больнице уже почему-то знали, что молодой артиллерист стрелялся из-за любви, и сестра сразу догадалась, что одна из приехавших так поздно была "героиней".
"Но которая?" -- не без любопытства думала сестра.
-- Можно видеть Горского, Бориса Александровича? Его сегодня привезли! Вы не откажете... не правда ли? -- тихо и смущенно спрашивала Инна, по привычке улыбаясь глазами.
-- Видеть можно, но ненадолго...
-- Благодарю вас. А как он... опасен? -- спросила старшая сестра.
-- Он будет, конечно, жив? -- спросила почти одновременно и Тина.
"Эта!" -- решила сестра, взглядывая пристальнее на красивое, вызывающее и далеко не убитое лицо молодой девушки.
И, почувствовав к ней невольную неприязнь, которую старалась скрыть, она сдержанно и несколько строже ответила Тине:
-- Надо надеяться. Пока опасности нет... Все идет хорошо. -- И, отводя глаза от молодой девушки, спросила, обращаясь к Инне Николаевне: -- Вы вдвоем хотите посетить Бориса Александровича?
-- Нет... Сестра пойдет...
-- Не угодно ли посидеть пока в столовой, а я пойду предупредить больного. Как прикажете о вас сказать?
-- Козельская! -- твердо и довольно громко ответила молодая девушка.
Сестра ушла в конец столовой и скрылась в дверях последней комнаты.
Инна Николаевна опустилась на стул. Младшая сестра не садилась.
Вокруг царила мертвая тишина. По временам только слышался чей-нибудь тяжелый вздох и стон.
-- А жутко здесь! -- промолвила Инна.
-- Ты нервна... Мне не жутко.
"Бравирует!" -- подумала Инна.
-- И как тяжело, должно быть, сестрам...
-- И, главное, скучно! -- ответила молодая девушка. -- А у этой брюнетки трагическое лицо...
-- Глаза прелестные...
-- Как долго, однако, она не идет! -- нетерпеливо промолвила Тина.
-- Говори тише, Тина... Это только кажется, что долго... Вот и сестра...
-- Не угодно ли? Борис Александрович просит вас...
Молодая девушка смело и решительно пошла за сестрой. Та отворила дверь, пропустила вперед Тину и, вернувшись, пошла в одну из комнат,
