Заставим этого идиота! -- энергично проговорил Козельский, возбуждавшийся при мысли, что идиот может помешать такой блестящей партии.
Говорили и о второй дочери. Отец сказал, что миллионер Гобзин сейчас же женился бы на Тине, если бы только она захотела. Но он ей не нравится... И никто ей не нравится.
-- Кажется, Борис Александрович...
-- Да разве она пойдет за этого голыша?.. Он милый человек, но надо же содержать жену... Ну, положим, мы помогали бы им... Все-таки это не устраивало бы их... У Тины известные привычки...
-- Но когда любишь...
-- В том-то и дело, что Тина никого не любит...
-- Еще, значит, время не пришло. А полюбит, так за нищего выйдет. Что у тебя и у меня было, когда мы поженились! Ничего, кроме твоей умной головы на плечах. .
И Антонина Сергеевна влюбленными глазами глядела на мужа...
Когда Козельский, уходя в кабинет, простился с женой, по обыкновению целуя ее руку, Антонина Сергеевна благодарила его за то, что он с ней посидел.
-- Я еще посидел бы, но надо поработать.
-- Иди, иди, милый...
-- А завтра не придется дома обедать... Сегодня звал председатель правления... Неловко отказаться...
-- И не отказывайся... Поезжай, Ника... Не все же тебе дома сидеть!.. -- говорила любящая женщина, словно бы забывая, что "Ника" и без того редко сидит дома.
"Ну как не беречь такую жену!" -- не без умиленного чувства мысленно произнес тронутый муж.
В том, что он ее "берег", то есть хорошо скрывал свои связи, он находил оправдание и считал себя хорошим мужем, щадившим самолюбие своей жены и не позволявшим себе давать повод к пересудам о ней, как о несчастной женщине. Другие мужья -- и Николай Иванович вспомнил этих других -- не стесняются, чуть не открыто живут со своими любовницами, а он никогда этого не делал и никогда не сделает, оберегая "святую женщину" от напрасных страданий.
Так рассуждал Козельский, только что солгавший о приглашении на обед, и вместо скучных бумаг, лежавших в портфеле уже третий день, он снял свой вестон и принялся за упражнения с гирями.
Довольный, что он свободно поднимает их, не чувствуя усталости, и полный удовлетворенного чувства от сознания своей физической крепости и своего здоровья, он в это время забыл и думать о том, как получил чек в пять тысяч, и, жизнерадостный, думал о завтрашнем дне.
Глава тринадцатая
Сестры всю дорогу молчали.
Когда извозчик переехал Александровский мост и, минуя Медико-хирургическую академию, завернул в плохо освещенную улицу Выборгской стороны, Инна спросила:
-- Ты знаешь, где община святого Георгия?
-- Должно быть, где-то здесь, недалеко... Найдем!
И извозчик решительно стегнул лошадь.
Действительно, он скоро нашел и остановился у подъезда больницы со стороны набережной. Но двери были заперты.
Стоявший у Сампсониевского моста городовой подошел и объяснил, что если желают попасть в больницу, то надо ехать назад и повернуть в Костромскую улицу, где ворота в больницу.
Извозчик повернул назад и скоро въехал в глухую полутемную улицу.
-- Вот она самая! -- проговорил он, останавливаясь у запертых ворот.
Калитка была не заперта, и дамы вошли. Сторож указал им на освещенные окна больницы. Они пошли через большой двор и вошли в одну из дверей здания больницы. Ни души. Везде тишина.
Они поднялись по лестнице и отворили дверь. На них сразу пахнуло теплом и светом, когда они очутились в прихожей, в открытые двери которой увидели большую комнату со столом посередине и с большим образом у стены.
Маленького роста моложавая и пригожая сестра милосердия,
