который, вероятно, не откажется дать и развод, если ему предложить денег.
И Никодимцев решил отдать на это дело все свои сбережения -- тысяч пятнадцать, -- которые он скопил, живя очень скромно и не проживая всего своего довольно значительного жалованья. Разумеется, он сделает это от имени Козельского.
-- И о разводе похлопочем, Инна Николаевна, и разведем вас... только вы-то не волнуйтесь и не терзайте себя злыми мыслями... Кто не делал ошибок?.. Вы вот свою теперь поправите, и делу конец...
-- Спасибо вам, Григорий Александрович. За все, за все спасибо... не только за участие и помощь. Вы сделали для меня нечто большее. Вы вернули мне веру в порядочных людей, уважающих в женщине человека, и заставили меня очнуться и прийти в ужас... Надолго ли меня хватит -- не знаю, боюсь говорить... Но никогда я этого не забуду! -- горячо и взволнованно проговорила Инна Николаевна.
В первое мгновение Никодимцев не находил слов.
Полный необыкновенного счастья, стараясь скрыть его, он наконец проговорил:
-- Вы слишком добры, Инна Николаевна, и слишком мало цените себя... Уж если считаться, то я должен благодарить вас за доверие и дружбу... Мне, одинокому старику, она так дорога и так красит жизнь...
Он готов был сказать, что только теперь понял прелесть жизни, потому что любит Инну Николаевну и будет любить, и не может не любить ее, что она одна теперь владеет его мыслями, но вовремя остановился, считая такое признание прямо-таки святотатственной дерзостью и подлостью именно теперь, когда Инна Николаевна так дружески и доверчиво отнеслась к нему. Она никогда не должна знать про его любовь. И на что она ей?.. Разве возможно, чтобы Инна Николаевна могла отнестись иначе как с негодованием или с обидным сожалением к влюбленному пожилому человеку, да еще такому некрасивому, как он?
Такие мысли не раз приходили в голову мнительно-самолюбивого Никодимцева, и он даже в мечтах не допускал возможности быть любимым, да еще такой молодой, такой красивой, такой умной и отзывчивой женщиной, как Инна Николаевна.
-- И, значит, мы во всяком случае квиты, Инна Николаевна! -- прибавил весело Никодимцев.
Скоро подали чай, и они пошли в столовую.
И чай, и хлеб, и масло -- все казалось необыкновенно вкусным Никодимцеву.
В двенадцатом часу он стал прощаться и снова повторил Инне Николаевне, чтобы она не беспокоилась и завтра переезжала к своим.
-- А паспорт я завтра вечером сам привезу, если позволите...
-- Конечно...
-- А вещи ваши...
-- Я ничего не хочу брать...
-- Вот вы какая...
Никодимцев хотел сказать: хорошая, но вместо этого покраснел от удовольствия.
-- А затем, Инна Николаевна, когда вы отдохнете, можно будет приискать вам какие-нибудь занятия, если они вам нужны и если вы соскучитесь без дела. Хотите?
-- Еще как хочу... Но только боюсь, Григорий Александрович...
-- Чего?
-- Что я после праздной жизни ни к чему не способна.
-- Я вам отвечу, как ответил во "Власти тьмы" отставной солдат: "А вы не бойтесь, и не будет страшно". Попробуйте... Ну, да об этом еще поговорим... Спокойной ночи, дай вам бог хороших снов, Инна Николаевна!.. А мне еще надобно с своими бумагами повозиться...
-- И долго будете работать?
-- Часа два-три... Да я привык к работе... Всю жизнь за ней просидел и не заметил, как старость подошла...
-- Ну, уж и старость. Вы просто кокетничаете своею старостью, Григорий Александрович.
-- Нет, Инна Николаевна, нет... Старик, старик! И не утешайте меня из любезности. Я знаю себе цену! -- почти строго произнес Никодимцев.
Прощаясь,
