вы очень требовательны... Все или ничего?
-- Пожалуй, что так. А вернее, что я проглядел жизнь...
-- Лучше проглядеть, чем испортить и себе и другим! -- раздумчиво проговорила Инна Николаевна.
Было около пяти, когда они уходили с выставки.
-- Спасибо вам, Григорий Александрович! -- горячо проговорила Инна Николаевна.
-- За что? -- смущенно спросил Никодимцев.
-- А за то, что я видела выставку... Прежде я бывала на выставках и не видала их. Вы научили меня смотреть картины.
Сияющий от радости, Никодимцев проговорил, подавая Инне Николаевне ротонду:
-- Благодарить должен я, а не вы, Инна Николаевна... Я обрел понимающего товарища.
Они вышли на подъезд. Никодимцев кликнул извозчика.
-- Надеюсь, до свидания и до скорого? -- сказала молодая женщина, протягивая ему руку.
-- Если позволите...
-- Охотно позволю! -- просто и без всякого кокетства говорила Инна Николаевна. -- И когда соскучитесь в своем одиночестве и захотите поболтать -- приезжайте. Около восьми вечера вы застанете меня всегда дома... Быть может, и завтра увидимся... На "вторнике" у папы?
Никодимцев сказал, что непременно будет. Он усадил Инну Николаевну в сани и еще раз низко поклонился.
Ехал он в департамент, чувствуя себя счастливым при мысли, что Инна Николаевна отнеслась к нему дружелюбно и что он завтра ее увидит.
И солидный департаментский курьер и солидный вице-директор были несколько удивлены, когда увидали обыкновенно сдержанного и серьезного директора оживленным, веселым и словно бы помолодевшим, и решили, что его превосходительство получил новое блестящее назначение.
-- А министр требовал лесную записку, Григорий Александрович! -- доложил вице-директор.
-- Требовал? И что же? Согласился с моим заключением?
-- Просил вас завтра быть у него и записку оставил у себя.
-- Верно, дополнительные сведения нужны, -- с едва заметной улыбкой заметил Никодимцев и стал слушать неоконченный доклад вице-директора несколько рассеянно.
III
На следующий вечер Никодимцев был на "фиксе" у Козельских, и снова Инна Николаевна играла в винт и за ужином Никодимцев сидел около нее и оживленно беседовал. А через несколько дней поехал к ней вечером, просидел с ней вдвоем до первого часа и, вернулся совсем очарованный ею и еще более убежденный, что она глубоко несчастный человек. Хотя она ни единым словом не обмолвилась об этом, но это чувствовалось, и аллегорический разговор на выставке многое уяснял.
С этого вечера Никодимцев влюблялся все больше и больше. Это была его первая любовь, и он отдался весь ее власти, хорошо сознавая, что любовь его безнадежна, и даже в мечтах не осмеливался надеяться на взаимность. Он любил, любил со всей силой поздней страсти и, разумеется, идеализировал любимое существо, представляя себе его далеко не тем, чем оно было в действительности.
И Никодимцев, доселе живший схимником, стал выезжать, ища встречи с Инной Николаевной. Раз в неделю он бывал у нее и посещал театры и концерты, если только надеялся ее встретить.
Он держал себя с рыцарской корректностью, тщательно скрывая под видом исключительно дружеского расположения свою любовь, но для Инны Николаевны она, разумеется, не была секретом. Она чувствовала эту любовь, почтительно-сдержанную, благоговейную, и ее грело это чувство, грело и словно бы возвышало ее в собственных глазах, которые привыкли видеть раньше совсем иную любовь. В то же время молодая женщина сознавала себя словно бы виноватой, понимая, что он любит ее не такую, какая она есть и которую он не знает, а другую, выдуманную и взлелеянную его чувством.
