они уходят.
Оба поцеловали ее руку. Один из них, с грубоватым, пошлым лицом, одетый с крикливым щегольством дурного тона, с крупным брильянтом на мизинце, довольно фамильярна проговорил:
-- Так, значит, едем сегодня на тройке, Инна Николаевна?
Этот тон резанул Никодимцева. Покраснела внезапно и молодая женщина.
-- Нет, не едем! -- ответила она.
-- Но ведь только что было решено. Вы хотели?
-- А теперь не хочу!
-- Инна Николаевна! Сжальтесь! Вы расстраиваете компанию.
-- Не просите. Не поеду!
-- Инночка, поедемте! Без вас и я не поеду! -- воскликнула молодая гостья.
-- И никто не поедет! -- сказал кто-то.
-- Никто, никто! -- повторили другие.
-- Мне очень жаль, что я лишаю всех удовольствия покататься, но я все-таки не поеду.
-- Что это: каприз? -- насмешливо сказала молоденькая дама.
-- Каприз, если хотите! -- ответила Инна Николаевна,
Молодые люди ушли, видимо недовольные и изумленные.
Скоро поднялся и Никодимцев.
-- Уже? Так скоро? -- кинула любезно хозяйка.
-- Пора... Мне нужно еще сделать один визит! -- солгал Никодимцев, краснея от этой лжи.
Никуда ему не нужно было. Ему просто тяжело было видеть Инну Николаевну в такой атмосфере и среди таких незначительных и, казалось ему, пошлых лиц.
-- И такой же короткий?
-- Вероятно.
-- И отложить его нельзя?
-- Неудобно.
Инна Николаевна пытливо взглянула на Никодимцева и, протягивая ему руку, промолвила:
-- И больше вас уже не скоро дождешься. Не правда ли, Григорий Александрович?
В тоне ее шутливого голоса Никодимцев уловил тоскливую нотку.
-- Я очень занят, Инна Николаевна... Но...
-- Без "но", -- перебила молодая женщина. -- Если счастливый ветер занесет вас ко мне, я, право, буду рада.
И, поднявшись с дивана, Инна Николаевна любезно проводила гостя до дверей гостиной.
-- Мне очень жаль, что сегодня не удалось поговорить с вами, как во вторник... Ведь такая редкость встретить умных людей... Я ими не избалована. Так увидимся... не правда ли? И вам сегодня никакого визита не нужно делать... Вы просто поторопились осудить меня! -- неожиданно прибавила она.
Никодимцев смущенно глядел на молодую женщину.
-- Разве не правда? -- продолжала она.
-- Я не осудил, а...
-- Что же...
-- Удивился, -- тихо сказал Никодимцев и вышел.
Он шел по улице, влюбленный в Инну Николаевну и в то же время полный недоумения и жалости. И ему хотелось быть ее другом, бескорыстным и верным, перед которым она открыла бы свою душу. Для него не было сомнения, что она несчастна. И этот ничтожный муж, и эти ничтожные молодые люди, которых он только что видел, и эта фамильярность, с которою обращались с ней, подтверждали его заключение. Он испытывал чувство ревнивого негодования, и перед ним, совсем не знавшим женщин, Инна Николаевна являлась в образе какой-то богини, попавшей в среду пошлости и не знающей, как из нее выбраться. О, с каким восторгом сделался бы он ее рыцарем!
Так мечтал Никодимцев, и когда у Донона встретился с одним своим коллегой, который конфиденциально повел речь о том, что Григория Александровича на днях назначат товарищем министра, Никодимцев так равнодушно отнесся к этому сообщению, что коллега удивленно на него взглянул и решил, что Никодимцев необыкновенно лукавый и скрытный человек,
А будущий товарищ министра, вернувшись домой, вместо того чтобы приняться за дела, ходил взад и вперед по кабинету, думая об Инне Николаевне и о завтрашней встрече с ней и припоминал ее слова, взгляды, лицо, голос и ни
