привязывает его к себе, а остальные... Нечего сказать, хороши!
Особенно возмущал его Алексей, на которого. -- отец возлагал большие надежды, мечты иметь друга в сыне и гордиться им. Есть чем гордиться!
-- Скотина! -- произнес он вслух, вспоминая речи сына за обедом.
Ордынцев чувствовал и обиду и злость.
"Доля удовольствия обращается в нуль перед суммой неприятностей".
И ведь с каким апломбом говорил. А он еще надеялся, что сын одобрит его заступничество. Одобрил!.. Весь в мать -- такая же холодная, себялюбивая натура. А Ольга? Женихи да цыганские песни на уме! А этот Сергей! Уж и теперь он сух и практичен... И все они не любят отца... Он это видит.
-- Семейка! -- вырвалось скорбное восклицание у Ордынцева.
"Откуда пошли эти оскотинившиеся молодые люди?" -- задал себе вопрос Василий Николаевич.
Влияние матери, учебные заведения, дух времени. А что же он делал?
Но у него не было возможности изучить их характеры, влиять на них. Он целые дни проводил вне дома, всегда в работе, возвращался домой усталый... И без того было много ссор из-за детей вначале.
Так старался оправдать себя отец и чувствовал фальшь этих оправданий. Он не исполнил долга отца как бы следовало. Он все-таки должен был бороться и против влияния матери и против духа времени. Он обязан был стать в более близкие отношения с детьми. Ничего этого он не сделал.
"Твоя вина, твоя!" -- шептал внутренний голос.
И Ордынцев должен был согласиться, но снова подумал в свое оправдание, что всему виновата его женитьба на этой женщине, будь она проклята! Не мог же он один быть и работником, и воспитателем, и вести вечную войну с женой. Это свыше человеческих сил!
IV
Раздался стук в двери.
"Она!" -- в страхе подумал Ордынцев.
И он бросился к столу, сел в кресло и, разложив перед собой бумаги, принял вид занимающегося человека.
Он всегда встречал нападение жены в такой позиции.
Ордынцев дал себе слово сдерживаться во время предстоящего объяснения, что бы жена ни говорила, Только скорей кончилось бы оно и она бы ушла!
Стук в двери повторился.
-- Войдите! -- произнес Ордынцев, склоняя голову над бумагами.
На пороге стояла Анна Павловна.
Ордынцев мгновенно ощутил присутствие жены по особенному, свойственному ей душистому запаху, по шелесту юбки и по той злобе, которая охватила его.
Не глядя на жену, он тем не менее видел перед собой эту высокую, крупную, полную фигуру, с большой колыхавшейся грудью, выдававшейся вперед из-под туго стянутого корсета, видел строгую, презрительную мину, тупой взгляд больших глаз, нервное подергивание губ и белую, пухлую с ямками руку в кольцах, которая держала дверную ручку.
"Сейчас начнет!" -- подумал Ордынцев,
И снова дал себе слово сдерживаться,
"Пусть себе зудит".
-- Я пришла объясниться...
О, как хорошо знал он эту, постоянно одну и ту же прелюдию в длинной супружеской "симфонии". О, как хорошо знал он ее!
-- Что такое? -- спросил Ордынцев самым обыкновенным тоном, удерживаясь от раздражения и словно бы не понимая, в чем дело.
И, с слабой надеждой избежать объяснения, прибавил, не поднимая головы:
-- Нельзя ли в другой раз... Я занят... Спешная работа.
Он снова чувствует, хотя не видит, усмешку жены и слышит, как она говорит певучим, полным злости голосом:
-- Занят?! Ты дома вечно занят или ругаешься... И я пришла спросить: когда наконец кончатся оскорбления, которыми вам угодно осыпать меня и детей? Больше я терпеть не намерена. Слышите ли? Вы сделались грубы, как дворник. Благодаря вам