адмирала.
-- Вот уж, подлинно, беспокойный адмирал! Вместо того чтобы после двухдневной трепки постоять ночь на якоре, он опять в море! -- говорил лейтенант Невзоров, которому предстояло с восьми часов вечера вступить на вахту.
-- Да еще следуй за ним... Не спускай с него глаз. Вахта будет не из приятных, Александр Иванович, -- подлил масла Первушин.
-- Да и ваша вахта, с полуночи до четырех, тоже не из веселых.
-- А моя, господа, отличная... На рассвете, с четырех до восьми. Мне пофартило! -- засмеялся Лопатин. -- А Владимиру Николаевичу еще того лучше: ночь может спать и только с восьми часов сторожить адмирала.
Ашанин между тем подсел к Степану Ильичу и спрашивал:
-- А если мы ночью разлучимся с адмиралом? Куда мы тогда должны идти, Степан Ильич?
-- Боже сохрани, разлучиться... Типун вам на язык, милый юноша. Он тогда при встрече осрамит капитана и разнесет вдребезги и его, и вахтенного начальника, который упустит адмирала, и всех нас. Что вы, батенька! "Коршун" должен, понимаете ли, должен не отставать от адмиральского корвета и не упускать его ни на минуту из вида... Только какие-нибудь особенные обстоятельства: шторм, туман или что-нибудь необычайное -- может извинить в его глазах разлучившегося... Но в таком случае адмирал, разумеется, предупредит о рандеву.
-- Слышите, Александр Иванович! -- крикнул Невзорову Лопатин. -- Не упустите адмирала.
-- Ночь-то не особенно темная... Не упущу.
-- А он, вот увидите, будет стараться удрать от нас. Начнет менять курсы, прибавлять парусов... Одним словом, будет настоящая гонка! -- уверенно произнес Степан Ильич.
-- На кой черт он станет все это проделывать? Людей беспокоить зря, что ли? -- воскликнул недовольным тоном Невзоров.
Молодой и красивый лейтенант не отличался любовью к морскому делу и служил исправно более из самолюбия, чем по влечению; для него чуждо было море с его таинственностью, ужасом и поэзией. Сибарит по натуре, он с неудовольствием переносил неудобства, невзгоды, а подчас и опасности морской жизни и, страшно скучавший в разлуке с любимой женой, ждал с нетерпением конца "каторги", как называл он плавание, и не раз говорил, что по возвращении оставит морскую службу, -- не по нем она.
-- Просто адмирал самодур, вот и все. Ему, видно, спать не хочется, он и чудит! -- вставил ревизор, лейтенант Первушин.
-- Не жалейте эпитетов, Степан Васильевич: самодур -- слабо... Уж лучше скажите, что он антихрист, что ли, за то, что не дает вам покойной вахты! -- отозвался со смехом Лопатин, и в его веселых глазах искрилась чуть заметная насмешливая улыбка.
-- Что вы вздор городите... Я не из-за вахты.
-- Не из-за вахты?
-- Я вообще высказываю свое мнение об адмирале.
Степан Ильич нахмурился и молчал, видимо не желая вмешиваться в разговор, да еще с Первушиным, которого и он не особенно долюбливал, считая его интриганом и вообще неискренним человеком. Но когда и Ашанин, его фаворит Ашанин, вслед за другими довольно развязно назвал предполагаемую ночную гонку бессмысленной, старый штурман с ласковой укоризной остановил его:
-- И вы, Владимир Николаевич, порицаете то, чего -- извините -- сами хорошо не понимаете!
Ашанин сконфузился и проговорил:
-- Но, в самом деле, какой же смысл в такой гонке, Степан Ильич?..
-- Какой смысл? -- переспросил Степан Ильич, оживляясь. -- А вы думаете, что нет смысла и что адмирал приказал идти ночью и в свежую погоду за собой, неизвестно куда, только потому, что он самодур и что ему спать не хочется?
-- А то из-за чего же? -- вызывающе
