влезли на деревья с биноклями в руках и с деревьев увидали толпы анамитов и насчитали до двадцати фальконетов, выдвинутых впереди. Французские бомбы ложились неудачно. Только изредка радостные восклицания офицеров с деревьев свидетельствовали, что бомба попадала в людскую толпу, и в такие моменты с того берега доносились крики.
Деревня, у которой стоял отряд, обстреливалась картечью. Часто просвистывали пули и залетали стрелы.
"Так вот она какая бывает война!" -- подумал Ашанин, испытывая жуткое чувство при свисте картечей и пуль, но тщательно скрывая его. Стараясь показать вид, что он нисколько не трусит, он перекидывался словами с поручиком Робеном и как будто особенно интересовался незначащим разговором и в то же время думал: а вдруг одна из этих шальных пуль хватит его, и он, неизвестно из-за чего, будет убит, когда жить так хочется и впереди предстоит еще так много хорошего, светлого, радостного. И зачем это он пошел в экспедицию? Что ему сделали анамиты? Зачем вот он стоит здесь, среди чужих людей, принимая участие в походе против людей, которых ему жаль? Ради чего он подвергается опасности, употребляя невероятные усилия, чтобы не показать перед поручиком Робеном и перед другими, что ему, Ашанину, очень жутко и не хочется умереть, да еще из-за чужого дела, вдобавок ему несимпатичного?
Володя невольно вспомнил почему-то Бастрюкова и его ясные, правдивые взгляды на жизнь. Он, разумеется, не пошел бы сюда, если бы ему и предлагали, он прямо бы сказал: "Зачем мне идти смотреть, как убивают людей и самому подвергаться опасности быть убитым? За свое дело я пожертвую жизнью, если надо, а за чужое?.." И Ашанину ясно представилось, сколько было ложного самолюбия и ложного стыда в его согласии -- да еще притворно-радостном -- на предложение адмирала Бонара идти в экспедицию. Но, с другой стороны, как было отказаться? Что подумал бы о нем адмирал?.. А разве ему не все равно, что бы он подумал?
Словно нарочно, в голове Ашанина проносились мысли о том, как хорошо теперь на "Коршуне" среди своих, а еще лучше дома, на Васильевском острове. "И на кой черт послал меня сюда наш адмирал!" -- подумал Володя и мысленно наградил адмирала весьма нелестным эпитетом.
-- Так вы думаете, поручик, что экспедиция скоро окончится? -- спрашивал между тем Ашанин самым, по-видимому, равнодушным тоном, будто не обращая ни малейшего внимания на жужжание пуль.
-- А черт их знает, этих анамитов... Видите, какие это бестии... Мы и не рассчитывали найти их здесь, а они объявились... Взгляните, как красиво летит стрела...
И Володя взглянул, услыхавши легкое жужжание, и увидал, как стрела впилась в землю.
-- Эти варвары отлично ими действуют. Я видел анамитов, которые из большого, тяжелого лука с необыкновенно тугой тетивой в одну минуту пускали до двадцати стрел... На 300 шагов при безветрии они пробивали дюймовую доску и улетали далеко... Вдобавок стрелы эти напитываются каким-то ядом.
-- Смертельным? -- спросил Ашанин, чувствуя, как мурашки у него забегали по спине.
-- Нет, яд не смертелен, но во всяком случае затрудняет излечение ран... Однако что ж это мы стоим здесь и не переправляемся, чтоб уничтожить анамитов... Эти канальи уж ранили у нас пять человек.
-- Разве?
-- Да... Сейчас из пехоты говорили.
В это время неподалеку раздался стон. Ашанин взглянул и увидел молодого солдатика-артиллериста, схватившегося обеими руками за грудь. Его лицо побледнело -- не то от страха, не то от боли -- и как-то беспомощно улыбалось. Володя невольно ахнул при виде раненого. Его тотчас же положили на носилки, и два китайца-кули
