-- Да еще как вы, Андрей Николаевич, заботитесь! У вас корвет -- игрушка.
-- Ничего, кажется, в порядке суденышко, -- скромно проговорил старший офицер, довольный комплиментом и хорошо знавший, что капитан вполне ценит такого служаку, как он. -- А все-таки... Адмирал ведь дока и строгий... Так чтобы не к чему было придраться, Василий Федорович, чтобы он увидел, каков "Коршун".
И старший офицер любовным и ласковым взглядом доброго пестуна окинул сиявшую чистотой палубу, и пушки, и рангоут, и снасти. В этом взгляде чувствовалась та любовь к своему судну, которой отличались в прежнее время моряки. И, помолчав, он прибавил:
-- А по мне, Василий Федорович, лучше, если бы адмиральских смотров совсем не было. И вообще подальше от начальства... Оно спокойнее...
-- Корнев к пустякам не придирается... На этот счет не беспокойтесь, Андрей Николаевич.
-- Я, Василий Федорович, вообще... Другие вот любят, знаете ли, быть на виду у начальства, а я этого не люблю... Не такой характер. Что делать! -- застенчиво усмехнулся Андрей Николаевич. -- А пожалуй, адмирал к нам сядет? -- вдруг тревожно спросил он.
-- Весьма возможно. Он любит лично знакомиться с чинами эскадры и с офицерами. Но вам-то тревожиться нечего, Андрей Николаевич. К вам самому строгому адмиралу не за что придраться, хотя бы он и искал случая. Вы ведь знаете, что я не комплименты вам говорю, и знаете, что я считаю за счастье служить с вами, Андрей Николаевич! -- прибавил с чувством капитан.
Тронутый Андрей Николаевич горячо благодарил, и его зарослое волосами бородатое лицо светилось радостной улыбкой. Он сам глубоко уважал командира, и ни разу у него не было с ним никаких столкновений и даже недоразумений, обычных между командиром и старшим офицером. Они дополняли друг друга. Капитан был, так сказать, душой этого пловучего уголка, оторванного от родины, душой и распорядителем, а старший офицер -- его руками.
III
Часов в девять утра "Коршун" входил под парусами в проливчик, соединяющий море с рейдом. Все были вызваны наверх "становиться на якорь". На палубе царила мертвая тишина.
Слегка накренившись, корвет пробежал пролив и взял влево в глубину бухты, где, в числе нескольких военных судов под иностранными флагами, стояла и маленькая русская эскадра: корвет под контр-адмиральским флагом и два клипера. Красивый белеющийся город с маленькими домами раскинулся среди зеленых пятен у бухты, поднимаясь по склону небольшой возвышенности.
Но почти никто не смотрел на город. Глаза всех были устремлены на красивый флагманский корвет, к которому направлялся "Коршун". Вот он прорезал кормы английской канонерки и французского авизо, миновал несколько "купцов" и летел теперь прямо на адмиральский корвет.
-- Начинайте салют! -- скомандовал старший офицер, стоявший на мостике.
Там же стояли капитан и старший штурманский офицер. Остальные офицеры стояли по своим местам у мачт, которыми заведывали. Только доктор, батюшка, оба механика и единственный "вольный", то есть штатский, мистер Кенеди, стояли себе "пассажирами" на шканцах.
-- Первое пли... Второе пли... Третье пли... -- командовал замирающим голосом артиллерийский офицер, Захар Петрович, вращая своими круглыми, слегка выкаченными глазами и отсчитывая про себя: раз, два, три, четыре... до десяти, чтобы промежутки были правильные и чтобы салют был, как выражался Захар Петрович, "прочувствованный".
И он действительно его "прочувствовал" и даже "просмаковал", этот коренастый пожилой человек, далеко неказистый собой, с лицом, похожим, если верить сравнению, сделанному