Николаевич, и у вас корвет -- игрушка.
Старший офицер, необыкновенно чувствительный к похвалам "Коршуна", который он любил той особенной любовью, которой прежде любили моряки свои суда, слегка покраснел от этого комплимента и с преувеличенной скромностью проговорил:
-- Управились помаленьку, Василий Федорович... Ничего, кажется, судно в порядке...
-- Еще в каком порядке!.. А Федотов сегодня что-то особенно громко и много ругался, -- улыбаясь, заметил капитан. -- Не может отстать от этой привычки.
-- Ничего с ним не поделаешь, Василий Федорович, -- отвечал, слегка краснея, старший офицер, вспомнивший, что и сам он не без греха в этом отношении. -- Уж я ему говорил...
-- Только не дрался бы по крайней мере...
-- Кажется, не дерется... Я не замечал, Василий Федорович.
-- Боцман он хороший, что и говорить, но, кажется, не доволен нашими порядками... фрондирует, а? -- смеялся капитан. -- Привык, бедняга, сам к зуботычинам, ему и странно, что мы плаваем без линьков и без битья... Да, пожалуй, и не одному Федотову это странно, -- прибавил капитан с грустной усмешкой.
Он подошел к краю мостика и стал глядеть на океан, вдыхая полной грудью и с видимым наслаждением чудный морской воздух, еще прохладный и свежий. Как и все, он был весь в белом. Из-под расстегнутого кителя виднелась рубашка безукоризненной белизны; отложные воротнички открывали его слегка загоревшую шею. Все на нем сидело как-то особенно ловко и свидетельствовало о его привычке одеваться не без некоторого щегольства. Свежий, с налетом загара на щеках, опушенных темно-русыми бакенбардами, статный и хорошо сложенный, он имел необыкновенно симпатичный, привлекательный вид. Чем-то простым, добрым и в то же время мужественно спокойным веяло от всей его фигуры, чувствовалось в выражении лица и особенно глаз, этих серых, вдумчивых и ласковых глаз.
-- Андрей Николаевич!
-- Что прикажете?
-- Какое у нас сегодня по расписанию ученье?
-- Артиллерийское, Василий Федорович.
-- Так, пожалуйста, чтобы оно было не более четверти часа, много двадцати минут, а то люди утомятся. День будет жаркий.
-- Слушаю-с.
-- И вот еще что: прикажите, чтобы люди не пили простой воды, а непременно разбавленную вином... Доктор советует.
-- Я сделаю распоряжение.
-- Флаг поднять! -- раздалась веселая команда мичмана Лопатина.
Все обнажили головы.
Начались обычные утренние рапорты начальников отдельных частей о благополучии корвета по вверенным им частям, и все затем спустились в кают-компанию пить чай.
Мичман Лопатин торопливо сдал вахту и побежал вниз, предвкушая удовольствие выпить несколько стаканов чаю со свежими, только что испеченными булками. Мысли о чае занимали и Ашанина, когда он спускался по трапу вниз.
В кают-компании пьют чай и идут довольно оживленные разговоры и воспоминания о прежних плаваниях, о капитанах и адмиралах.
Еще не все воспоминания переданы, еще не все задушевные мнения высказаны, не все споры исчерпаны, не все книги корветской библиотеки прочитаны, и корвет всего неделю только тому назад, как оставил "берег", -- правда, скучный Порто-Гранде, бедный впечатлениями, но все-таки кое-какие впечатления были, -- и потому беседы еще имеют интерес и воспоминания новизну. Еще люди, самых различных взглядов, характеров и темпераментов, скученные вместе на небольшом пространстве кают-компании и волей-неволей принужденные ежедневно видеть друг друга, не надоели один другому до тошноты, -- это еще было впереди, к концу долгого перехода. А пока еще люди не были изучены до мелочей
