костюмы мужчин. Глаза моряков впились в пароход: едут ли все те, которые обещали?
Через двадцать минут пароход пристал к борту корвета. Положена была сходня, и несколько десятков лиц сошли на палубу. Вызванный для встречи двух приехавших адмиралов караул отдавал им честь, и их встретили капитан и вахтенный офицер.
Володя уже целовался с матерью, братом и сестрой.
-- Ну, пойди, покажи-ка нам твою конурку, Володя, -- говорил маленький адмирал, подходя к Володе после нескольких минут разговора с капитаном. -- А ваш корвет в образцовом порядке, -- прибавил адмирал, окидывая своим быстрым и знающим морским глазом и палубу, и рангоут. -- Приятно быть на таком судне.
Володя повел всех вниз показывать свою каюту.
Сегодня она имела опрятный и домовитый вид. Приехавший утром батюшка, старик-иеромонах, имел с собой очень мало вещей и охотно уступил своему сожителю весь комод-шифоньерку, оставив для себя только один ящик. Таким образом, Володе было куда убрать все белье, вещи и часть своего платья. Остальное -- гардемаринское, -- тщательно уложенное заботливым Ворсунькой, хранилось в сундуке, который был убран, по выражению вестового, в надежное место; а ящик с вареньем был поставлен в ахтер-люке -- месте, где хранится офицерская провизия.
Все в Володиной каюте было аккуратно прибрано Ворсунькой. Медные ручки комода, обод иллюминатора и кенкетка, на диво отчищенные, так и сияли. По стенке, у которой была расположена койка Володи, прибит был мягкий ковер -- подарок Маруси, и на нем красовались в новеньких рамках фотографии матери, сестры, брата, дяди-адмирала и няни Матрены.
Батюшки не было, и все Володины близкие входили в каюту, подробно осматривая каждый уголок. Мать даже отворила все ящики комода и смотрела, в порядке ли все лежит.
-- Это, мама, все мой вестовой, а не я! -- улыбнулся молодой человек.
-- Ах, какая маленькая каютка! Тут и повернуться негде! -- воскликнула сестра, присаживаясь на табуретку.
-- А зачем ему больше? Он не такая стрекоза, как ты! -- шутливо заметил адмирал, стоявший у дверей. -- Койка есть, где спать, и отличное дело... А захотел гулять, -- палуба есть... Прыгай там.
-- Только бы не было сыро. А то долго ли ревматизм схватить! -- заметила мать.
-- Не сахарный он... не отсыреет, Мария Петровна... В прежние времена и не в таких каютах живали.
-- А все-таки, Володя, не снимай фуфайки. Обещаешь?
-- Обещаю, мама.
-- И ног не промачивай.
-- И ног не промочу. Непромокаемые сапоги есть.
-- И вообще береги себя, голубчик. Не растрать здоровья...
И, воспользовавшись тем, что они одни, она порывисто и страстно прижала к себе голову сына и несколько секунд безмолвно держала у своей груди, напрасно стараясь удержать обильно текущие слезы.
-- Смотри же, пиши чаше... и длинные письма... И как же будет скучно без тебя, мой славный! -- говорила Мария Петровна.
-- И мне пиши, Володя, -- просила сестра.
-- И мне! -- говорил брат.
-- Буду, буду всем писать.
Все по очереди посидели в Володиной каюте, потрогали его постель, заглянули в шифоньерку, открывали умывальник, смотрели в открытый иллюминатор и, наконец, ушли посмотреть на гардемаринскую каюту, где Володе придется пить чай, завтракать и обедать.
Маленькая каютка была полна провожающих. Володя тотчас же представил всех бывших в каюте гардемаринов и кондукторов своим. Ашанины посидели там несколько минут и пошли в кают-компанию.
По дороге, у буфетной, стоял Ворсунька.
-- Вот, мама, мой вестовой...
Мать ласково взглянула
