капитаном и часто видел те ужасные сцены телесных наказаний, которые произвели неизгладимое впечатление на возмущенную молодую душу и были едва ли не главной причиной явившегося нерасположения к морской службе.
Каков-то этот?
У входа в капитанскую каюту он увидел вестового, который в растворенной маленькой буфетной развешивал по гнездам рюмки и стаканы разных сортов.
-- Послушай, братец...
-- Есть! -- почти выкрикнул молодой чернявый матрос, оборачиваясь и глядя вопросительно на Володю.
-- Доложи капитану, что я прошу позволения его видеть.
-- У нас, господин...
Чернявый вестовой запнулся, видимо затрудняясь, как величать кадета. Он не "ваше благородие" -- это было очевидно, однако из господ.
-- У нас, барин, -- продолжал он, разрешив этим названием свое минутное сомнение, -- без доклада. Прямо идите к ему...
-- А все-таки...
-- Да вы не сумлевайтесь... Он простой... Он всякого примает...
Володя невольно улыбнулся и вошел в большую, светлую капитанскую каюту, освещенную большим люком сверху, роскошно отделанную щитками из нежно-палевой карельской березы.
Клеенка во весь пол, большой диван и перед ним круглый стол, несколько кресел и стульев, ящик, где хранятся карты, ящики с хронометрами и денежный железный сундук -- таково было убранство большой каюты. Все было прочно, солидно и устойчиво и могло выдерживать качку.
По обе стороны переборок были двери, которые вели в маленькие каюты -- кабинет, спальню и ванную. Дверь против входа вела в офицерскую кают-компанию.
В большой каюте капитана не было. Володя постоял несколько мгновений и кашлянул.
В ту же минуту сбоку вышел среднего роста, сухощавый господин лет тридцати пяти, в коротком пальто с капитан-лейтенантскими погонами, с бледноватым лицом, окаймленным небольшими бакенбардами, с зачесанными вперед, как тогда носили, висками темно-русых волос и с шелковистыми усами, прикрывавшими крупные губы. Из-под воротника пальто белели стоячие воротнички рубашки.
-- Честь имею явиться...
-- Ашанин? -- спросил капитан низковатым, с приятной хрипотой голосом и, протянув свою широкую мягкую руку, крепко пожал руку Володи; в его серьезном, в первое мгновение казавшемся холодном лице засветилось что-то доброе и ласковое.
-- Точно так, Владимир Ашанин! -- громко, сердечно и почему-то весело отвечал Володя и сразу почувствовал себя как-то просто и легко, не чувствуя никакого страха и волнения, как только встретил этот спокойно-серьезный, вдумчивый и в то же время необыкновенно мягкий, проникновенный взгляд больших серых глаз капитана.
И этот взгляд, и голос, тихий и приветливый, и улыбка, и какая-то чарующая простота и скромность, которыми, казалось, дышала вся его фигура, -- все это, столь не похожее на то, что юноша видел в двух командирах, с которыми плавал два лета, произвело на него обаятельное впечатление, и он восторженно решил, что капитан "прелесть".
-- Очень рад познакомиться и служить вместе... Явитесь к старшему офицеру. Он вам укажет ваше будущее помещение.
-- Когда прикажете перебираться?..
-- Можете пробыть дней десять дома. У вас есть в Петербурге родные?
-- Как же: мама, сестра, брат и дядя! -- перечислил Володя.
-- Ну вот, видите ли, вам, разумеется, приятно будет провести с ними эти дни, а здесь вам пока нечего делать... Я рассчитываю уйти двадцатого... К вечеру девятнадцатого будьте на корвете.
-- Слушаю-с!..
-- Так до свидания...
Володя ушел от капитана, почти влюбленный в него, -- эту влюбленность он сохранил потом
