точно от боли.
"Опять этот Невзгодин!" -- подумал он.
-- Так прикажете чаю, Николай Сергеич? Может, и кушать хотите... Я вам сюда подам, если вам не угодно выйти... В одну минуту все сделаю.
-- Я ничего не хочу.
Заречный поднял глаза на заалевшее хорошенькое и свежее лицо горничной и вдруг перехватил такой восторженный и пламенный взгляд, что тотчас отвел глаза в сторону, несколько удивленный и сконфуженный, и проговорил неожиданно для самого себя мягко:
-- Спасибо, Катя. Вы... вы услужливая девушка.
-- Что вы, барин? За что благодарите? Да разве вы не видите, что для вас я что угодно готова сделать. Только прикажите! -- прибавила она почти шепотом.
-- Ну, так сделайте мне поскорее постель! -- полушутя приказал Заречный, делая вид, что не замечает горячего тона Кати.
-- Опять здесь прикажете? -- с едва уловимой насмешкой в голосе спросила она.
-- Здесь! -- ответил, не поднимая глаз, Заречный, чувствуя, что этот вопрос заставил его покраснеть и сильнее почувствовать стыд своего положения вдовца при жене.
И, словно бы желая скрыть это обидное положение, прибавил:
-- Я устал и лягу пораньше... И кроме того, мне необходимо раньше завтра встать! -- говорил Николай Сергеевич, внутренне стыдясь, что он должен врать перед горничной. -- Вы можете разбудить меня в шесть часов? -- неожиданно спросил он строгим голосом.
-- Когда угодно, барин.
-- Так разбудите, пожалуйста.
-- Будьте покойны, разбужу. Покойной ночи, барин. И дай вам бог приятных снов.
Она не уходила, точно ожидая чего-то.
-- Можете идти, Катя. Больше мне ничего не нужно! -- сказал Заречный.
Катя подавила вздох и медленно вышла.
Николай Сергеевич, однако, не ложился. Он поднялся с кресла и, приоткрыв двери, прислушивался к разговору в столовой. Оттуда временами долетали фразы незначащего разговора, и это несколько успокоивало Заречного. Скоро он услыхал, что Невзгодин прощается... Он взглянул на часы... половина первого... "Значит, не особенно долго сидел... Верно, Рита рассказала ему, что бросает меня!"
И Заречный чувствовал себя несчастным, одиноким и немножко виноватым перед Ритой.
"Нет, одно спасение в работе, в науке!" -- думал он, когда лег в постель и сладко потянулся, расправляя усталые члены.
И Рита, и Найденов с его унизительным разговором, и этот юноша-идеалист, и подлая статья, и книга, которую надо кончить, и Невзгодин, и Сбруев занимали его мысли и ставили перед ним вопросы, о которых он прежде не думал, когда считал себя счастливым и словно бы не замечал в себе той двойственности, о которой с такою страстностью напомнил ему Медынцев. Довольно фраз... Он за них достаточно наказан...
И вся суетливая деятельность его вне университета казалась теперь ему ненужной, бесцельной и опасной. Из-за пустяков можно лишиться положения. "Был Заречный, и нет Заречного!" -- припомнил он насмешливые слова Найденова и проникся их вескостью, откровенно признаваясь самому себе, что он трус, скрывающий от людей эту трусость речами о компромиссе.
Наконец все как-то перепуталось в его мозгу, потеряло ясность, и он заснул с мыслью о том, что надо заниматься одной наукой, которая представилась ему вдруг в лучезарном образе Риты.
Заречный проснулся от света, падавшего ему в глаза, и от того, что чья-то мягкая, теплая и вздрагивающая рука осторожно дергала его за плечо.
Проснувшись, он увидел наклонившуюся над ним Катю в капоте, плотно облегавшем
