мой влюбленный, подозрительный и требовательный благоверный, вечно говорящий о святости долга... О, какая свинья!"
Ракитин вошел в комнату и присел на балконе. Он забыл об обещании навестить вечером Неволина и был в мечтательном настроении самоуверенного женолюба, как в комнату постучали.
Мечтательное настроение сразу исчезло, когда вошла Берта и сказала, что больной уже три раза посылал за ним.
-- Очень просил зайти.
-- Ему хуже?
-- Нет... Как будто бодрее.
-- Сиделка там?
-- Как только вы ушли, она пришла.
-- Скажите, что приду сию минуту!
Он докуривал папиросу, чтобы оттянуть минуту посещения. Но, внезапно почувствовавши стыд за свое равнодушие к умирающему, швырнул недокуренную папироску, порывисто поднялся с лонг-шеза и вышел из комнаты.
Комната Неволина, слабо освещенная лампой под темным абажуром, казалась еще мрачней. Запах лекарств и спертый воздух казались невыносимыми. И самый больной в полутьме казался еще неприятнее и страшнее с его мертвенным лицом и блестящими глазами.
Сиделка, с располагающим лицом, спокойная, без фальшивой подбадривающей улыбки, но и не мрачная, сидевшая в кресле, в отдалении от кровати, и коротавшая вечер за книгой, слегка поклонилась в ответ на поклон Ракитина и мягким, приятным голосом, низковатый тембр которого словно бы успокаивал, проговорила, обращаясь к Неволину:
-- Вот и пришел monsieur Ракитин. А вы так волновались... Верно, раньше нельзя было...
И плотная, моложавая женщина взглянула на Ракитина -- показалось ему -- особенно серьезно, словно с упреком.
-- Простите, Валерий Николаич... Раньше не мог... Встретил одного издателя и, понимаете...
Но Неволин, казалось, не слушал Ракитина.
И, перебивая его, счастливым, торжествующим и взволнованным голосом, проговорил:
-- Послезавтра приедет... Выехала... Прочтите телеграмму... Срочная!
Ракитин подошел к столику, взял телеграмму и прочел:
"Телеграфирую с вокзала. Завтра буду около тебя, и скоро поправишься".
Неволин не спускал глаз с Ракитина.
-- Ну вот видите, Валерий Николаич... Можете спать отлично, -- весело проговорил Ракитин. -- И сразу глядите лучше, чем утром.
-- Еще бы... Теперь я быстро стану поправляться...
Неволин не интересовался уже более, зачем Ракитин так долго не приходил и какого издателя он встретил.
Неволин начал было рассказывать, что он ел и с каким аппетитом ел бифштекс...
Но сиделка мягко остановила Неволина:
-- Не говорите много... А то спать будете хуже...
-- О, конечно... конечно! -- весело подтвердил Ракитин. -- Не буду... Слушаю вас, добрая мадам Дюфур... О, как вы терпеливы с таким капризным больным... И как все хорошо делаете...
-- Привыкла! -- просто ответила сиделка.
Ракитин сейчас же ушел.
На другой день Неволин получил телеграмму из Берлина. Прошел день, и телеграмма из Базеля: "Сегодня в полдень буду".
Но Неволин уже не мог подняться с постели и уже не так волновался, как раньше. К приезду жены, казалось, был равнодушнее.
Он весь был полон мыслями о себе, о своем выздоровлении, в которое упорно верил, и какой-нибудь бульон или чай с вареньем, который вдруг требовал его капризный вкус, занимал Неволина гораздо более, чем ожидание любимой женщины.
Он уже был