Мы говорили...
-- А если твоя правда -- заблуждение?
-- Для меня она -- правда.
-- И ты все веришь?
-- Верю... Иначе не может быть... Тогда где же правда? Где она? Не та ли, о которой говорят?.. Кругом, что ли?.. Не в том ли, что ты за правдивое слово наказан? Не в том ли, что вокруг нас люди живут, как скоты? Где, где ж она?
-- И ты думаешь, что, сделавшись, -- помнишь, ты писал? -- сельским писарем или рабочим, ты принесешь больше пользы, чем на других поприщах?..
-- Я не знаю, принесу ли я пользу, я могу только желать этого... но я знаю, что не буду жить на счет других. И без того довольно!
Старик слушал сына и чувствовал, что не переубедить его. Он с грустью смотрел на Васю и вспомнил свою молодость.
Когда Вася ушел, старик еще долго не ложился. Мрачные предчувствия закрадывались в голову. Он боялся, что Васе не придется долго ждать, и он невольно не сдержит слова.
И он не ошибся.
XXIII
-- Славные твои старики, Вася! -- говорил на другой день Чумаков, потягиваясь на постели.
-- О, ты их еще не знаешь. Это такие... такие...
И он стал рассказывать своему приятелю, какие у него превосходные люди отец и мать.
-- У меня... Вася, не такие!.. -- сказал Чумаков.
-- Это жаль... -- протянул Вася.
-- И ты не сердись, я тебе скажу... брат твой Николай не похож на вас.
-- Ты, Чумаков, мало знаешь брата.
-- Мало или много, а все судить могу... По-моему, он ненадежный человек!
-- Зачем ты мне это говоришь, Чумаков? Зачем?.. Ты ведь знаешь, что мне это больно слышать! -- проговорил Вася с упреком в голосе.
-- А надо говорить только то, что приятно? Я этого не знал за тобой, Вася!
Вася не отвечал.
Он сам думал о брате так же, как и его приятель, и вот почему ему было еще больнее слышать осуждение Николая от других...
В тот же день Вася был в деревне и обошел все избы. Мужики радушно встречали его и рассказывали ему одну и ту же вечную историю. Вдобавок очень жаловались на нового исправника Никодима Егоровича.
-- Старик Иван Алексеевич на покой ушел! Тот еще ничего, а этот лютый.
-- Страсть!..
-- Строгость ноне пуще пошла!
-- Раззор!..
Вася слушал все эти восклицания молча. Слова утешения не шли на уста.
Под вечер он собрался навестить Лаврентьева.
-- Ты не слышал разве, Вася, -- заметил Иван Андреевич, -- ведь Григорий Николаевич чуть не умер...
-- Что ты?
-- Ездил он в Петербург зимой, помнишь?.. Вернулся и слег в постель в горячке. Доктор отчаивался, думал -- не выдержит... Выдержал, однако... Поправился!.. После болезни он, брат, еще нелюдимее стал и, кажется... пьет очень...
-- Пьет?.. -- протянул Вася и невольно подумал о Леночке. -- Он собирался жениться... В Петербурге говорил мне...
-- Не слыхал... Едва ли... По-прежнему бобылем... Да вот сам увидишь. Передай ему, пожалуйста, от меня поклон.
Вася застал Григория Николаевича сидящим на крыльце дома в одной рубахе. Он осунулся, постарел и, показалось Васе, был слишком красен.
-- Приятель! здорово!.. Когда сюда пожаловал? -- встретил его Григорий Николаевич, пожимая по обыкновению руку до боли. -- Отощал, отощал! Давно пора на вольный харч! пора!
-- Вчера приехал...
-- Спасибо, Иваныч,
